Геннадий Филиппович — актёр Калининградского драматического театра, в портфолио которого более 70 разных ролей. Но также он и фотограф, которого можно увидеть на различных мероприятиях. А в интерактивной инсталляции возле Кафедрального собора он предстает в образе Иммануила Канта. В интервью «Новому Калининграду» Геннадий Филиппович рассказал, как он сочетает два вида искусства — театр и фотографию, кто был его учителями, а также о своем понимании театра, его роли в современной жизни.
— В начале сделаю небольшую оговорку. Мы с Геннадием знаем друг друга уже несколько лет, поэтому общаемся на «ты». Когда я готовился к интервью и смотрел о тебе информацию в Интернете, то, как ни странно, ее оказалось мало, ты крайне непубличный человек. По большей части короткая информация: актёр, театральный фотограф, всё. А сам ты себя как характеризуешь? Кто ты — фотограф или актёр?
— Давай начнем с предыстории. По одной из первых профессий я автослесарь. При этом всегда любил театр. Где-то лет в 11 окончательно для себя решил, что буду актёром. Пришел в Народный Литературный театр под руководством Альберта Михайлова. Пытался поступать в театральный. Первый раз вроде бы по конкурсу прошел, но тогда неохотно брали не отслуживших в армии, а меня должны были призвать буквально осенью. Потом была вторая попытка, уже после службы, но неудачная. Когда начал работать, всегда хотелось чего-то творческого. Рисовать у меня не получается, а фотография наравне с театром мне всегда очень нравилась. Именно фотография помогла в итоге обрести профессию актёра. Я пришел в Калининградский драмтеатр как фотограф. Там знали, что играю в Народном театре, и когда понадобился молодой актёр, тогдашний худрук, Николай Петеров, решил меня попробовать, дал мне шанс. Ему понравилось, как я работаю на сцене. Это были 90-е, когда еще при театре были курсы, которые я закончил и стал играть.
— То есть театр и фотография были в симбиозе?
— Всё верно. Это ведь только кажется, что фотография и театр не соприкасаются. Но на самом деле они очень плотно взаимодействуют и дополняют друг друга. Мне очень часто приходилось снимать для различных изданий. Репортажная фотография — это постоянное общение с совершенно разными людьми, и где, как не здесь, черпать характеры, типажи для работы в театре. Фотография дает возможность тебе увидеть жизнь с другой стороны, чем и необходимо пользоваться. Театр же учит коммуницировать, находить общий язык с людьми, что необходимо фотографу. Актёрское мастерство помогает расположить человека к себе, снять зажатость. Когда человек расслаблен, ему легче фотографироваться, у него нет страха перед камерой. Поэтому я не могу в себе разделить эти две вещи. Иногда я больше фотограф, а иногда больше актёр. Когда у меня нет в театре новых постановок, совершенно неожиданно приходят интересные фотопроекты. Или, наоборот, откладываешь фотоаппарат и с головой уходишь в работу в театре. Это порой волнами случается. Ну и плюс к этому я же и в театре фотографирую.
— Кого ты считаешь своими учителями в театре?
— Мои первые учителя были в Литературном театре — Альберт Михайлов, Игорь Савостин, Виктор Воеводин. В драматическом театре мой учитель — Николай Владимирович Петеров, который в меня поверил, взял под крыло и начал со мной работать, вёл мой курс. Из режиссёров — Валерий Маркин. У нас с ним были сначала стычки, война, но он очень много тогда в меня вложил. Да и старшие актёры труппы никогда не отказывали в помощи, всегда старались помочь и поддержать. И, кстати, надо отдать должное, у нас вообще вся труппа довольно-таки хорошая в том плане, что никогда не отказывала в помощи. Многие зрители ещё помнят Елену Сафонову, главного художника. Я ей очень благодарен. У нее уже тогда был очень хороший режиссерский потенциал, и она очень много со мной работала. У меня случилась первая серьезная роль уже в драмтеатре: «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Мне дали роль Лизандра, причем я должен был вводиться в спектакль, который уже был в репертуаре. Текст я выучил, читаю и читаю, а как и что ты делаешь, как ты существуешь в этом, как ты живешь, никто особо тебе не может рассказать. И вот Лена меня в каждую сцену вводила, объясняла, что делаю.
— Как бы ты сформулировал, что для тебя театр?
— Скажу так. Я долго искал работу, которая мне не надоест. Очень часто ты во что-то включаешься, а потом тебе это надоедает и становится неинтересно. Так вот, пожалуй, фотография и театр — две профессии, два вида искусства, которыми я не перестаю и не устаю заниматься, мне всегда интересно. Что касается именно театра, то это нечто большее, чем просто работа, так было всегда. Хотя сейчас я немножко поостыл, всё-таки возраст, более трезво смотрю на эти вещи. Театр, надо сказать, очень жестокий в своей сути. Он как даёт, так и отбирает. Это надо знать и понимать, с этой мыслью нужно смириться. Нельзя забывать о личной жизни, отдавая абсолютно всё на плаху театра. Потому что я очень много видел сломанных судеб. Мы все знаем известных актёров, которые по какой-то причине не завели детей, потому что вся жизнь — театр, а потом оставались одинокими. Театр как возносит, так и быстро тебя забывает. И к этому надо тоже быть готовым. Да, для меня это профессия, работа и в то же время всё равно это моя жизнь. Мне вообще трудно представить, что я бы занимался другим, если бы не было театра.
— Когда смотрю спектакли, где актёры выкладываются по полной, в том числе и в эмоциональном плане, возникает вопрос — сколько времени необходимо для того, чтобы выйти из роли, переключиться на реальную жизнь? Особенно когда завтра совершенно другой спектакль?
— Действительно, это непросто. Особенно когда ты занят в нескольких спектаклях. Есть момент выгорания, этого никто не отменял. Я вот смотрю, сейчас многие молодые актёры работают много, буквально на износ. Это не совсем правильно. Потому что, даже если ты внешне выходишь из роли после спектакля, это не значит, что ты внутри переключился. Если это сложная, какая-то многогранная роль, ты все равно еще в этом живешь, существуешь какое-то время. Я это чувствую, когда прихожу домой. Вот я еще на каком-то запале доезжаю домой. Сажусь на диван и только тогда понимаю, как дико устал. Понятно, что есть разные роли. После какой-то тебя может и пару дней держать. После другой ты переключаешься быстрее. Например, я могу включить какой-нибудь абсолютно простой фильм, сидеть и смотреть, отключив мозги. Это и будет для меня некий момент освобождения. Но мне проще в какой-то степени, у меня семья не театральная. У каждого свои рецепты. Я знаю, что самый тяжелый случай — это когда начинаешь с помощью алкоголя выходить. Видел эти ситуации. Опять же, надо все держать на контроле, потому что это может увести куда-то не в ту сторону совсем, откуда возврата уже не будет.
— Когда увидел, как играет Марина Юнганс в «Материнском поле», сколько она отдаёт себя роли, я понял, почему такие спектакли играют очень редко.
— Иначе не сможешь каждый раз собраться и выдать такой нокаут. Ты начнёшь работать как машина, механически. А это для спектакля всегда плохо заканчивается. Мы воспитаны на Станиславском, когда зритель должен поверить происходящему на сцене. В классическом театре ты больше чувствуешь, принимаешь, у тебя больше отзывается какая-то взаимосвязь. Современный театр немного другой.
— Кстати, как ты относишься к современному театру?
— Как и к современной фотографии, они для меня в тандеме идут. Я привык к классическому театру и к классической фотографии, к старым канонам. С одной стороны, я умом понимаю, что нельзя не принимать изменения, иначе все остановится. Если мы сейчас будем жить только старым классическим театром и старой фотографией, не будет движения вперед. Стараюсь для себя понять и принять. Но не нравится то, что, на мой взгляд, что-то уходит от актёра. Есть какая-то форма, картинка. Помимо формы, должна быть ещё хорошая актёрская работа, которая бы зрителя пронзала. Иногда молодые режиссёры стараются не заморачиваться с формированием роли. Если раньше мы работали над выстраиванием персонажа, его характера долгое время, до драки порой доходило, до исступления, пока ты из себя не родишь, и для тебя это счастье. Сейчас же — «ну, попробуй вот так». Мы, актёры, всегда ждём, что с нами режиссёр начнёт работать, начнёт нам помогать. Как говорят, режиссёр — это бабка-повитуха при родах актёра. Этой работы очень не хватает. Особенно плеяде старых актёров, которые знают, как должно быть. Да и молодым тоже, когда с ними сидят, разбирают роль, когда им помогают. В актёрской работе это очень важный момент, когда актёр не один на один с ролью.
— Театр меняется, но насколько изменился зритель? Готов ли он говорить с театром на серьезные темы?
— Думаю, что готов. Я сейчас вижу, как зритель часто вообще для себя открывает театр. Сегодня много различного контента. И для многих зрителей удивительно, что в наше время возможно живое общение. Безусловно, зритель другой, он воспринимает другие формы. Но все равно так же плачет, когда получается история, когда она его трогает. Так же смеется, если она смешная. То есть все равно в целом остается тем же зрителем. Я вижу в зале много молодых. И мне это нравится. Основной костяк — 30 лет, есть и младше, чего раньше не было. Раньше школьники ходили, а потом, наверное, основной зритель начинался от 40 и старше. А сейчас я вижу очень много молодого зрителя, 20−30 с чем-то уже, которому это всё-таки интересно. И хотя театр — это сегодня не самое дешёвое удовольствие, но зритель ходит, и ему это интересно. И даже на серьезные спектакли. Главное, чтобы спектакль был сделан хорошо. Как и с фотографией. Она может быть исполнена в новых традициях, но когда это классно, то ты мимо не пройдешь. Если сделано действительно интересно и талантливо, пусть не сразу, но это в тебя все равно будет проникать. Я за любой театр, как и за любую фотографию, если это сработано талантливо.
— В советское время считалось, что театр, как и культура в целом, должен образовывать, формировать человека. Сейчас все чаще слышу мнение, что театр должен всего лишь ставить вопросы, не более того. Какого мнения ты на этот счет?
— Все же у меня советское воспитание, и, возможно, я ошибаюсь. Театр должен не то что воспитывать, но направлять, помогать. Потому что любой спектакль — это высказывание как режиссера, так и актёра. Это их точка зрения. Если этого не будет, что я покажу зрителю? Зрителю интересно увидеть, услышать высказывание режиссёра. Получить какие-то ответы, некую обратную связь. Если нет перетекания энергии, интересов, то в чем смысл? Я неоднократно слышал, что люди принимали судьбоносные решения после, например, того, как сходили в театр. Человек пришел просто отвлечься, и вдруг спектакль в нем тронул какие-то струны, что-то щелкнуло. Человек принял решение, может, не самое популярное, но в итоге потом оказалось самое верное. Подтолкнул, помог. Иногда мы стоим перед каким-то моральным выбором. Должен ли учить театр? Может быть, и должен. А что, театр не должен говорить о том, что плохо, а что хорошо? А это учёба или не учёба? Если мы говорим, что вот это плохо, что убивать людей — это плохо, что фашизм — это плохо, ну извини, я сейчас буду такими крупными мазками говорить, что вот это плохо. А это хорошо. Помогать людям — хорошо. Жить по совести — это хорошо. Если мы не будем говорить об этом, в чём будет зритель искать нравственную опору? Основу какую-то? А если кино не будет этому учить? Книги перестанут этому учить, рассказывать? Автор пишет о чем? Мы читаем автора, нам интересно. Вот мы читаем, подписаны на кого-то. Я читаю, мне интересна его мысль, что он об этом подумал. Я могу не согласиться с ним или согласиться. Это вызовет у меня полемику, спор. Но это все равно попытка понять какую-то суть. Найти, обрести свою точку зрения. Не учить... Что значит не учить? «Не учите меня жить»? Я не учу, я рассказываю, как я это вижу, предлагаю свой вариант. Воспринимайте это так. А учёба это или не учёба? Трудно сказать.
И тот театр, которым мы сейчас гордимся, он получился в советское время. Сколько сейчас ни пытаемся, но такого уровня, увы, такого величия, мощи достичь не удается. Почему? Наверное, время определенное. Всегда же жизнь идёт по синусоиде. Есть подъём, есть спад. Возможно, сейчас идет набор какой-то энергии, чтобы пошел снова подъём. XXI век, мы меняем эпоху. Правда, 100 лет назад в этот период случился Серебряный век поэзии, великий век фотографии, всё рвануло вперед. Наверное, сейчас мы в моменте накопления какого-то находимся.
— Расскажи подробнее о себе как о фотографе.
— Наверное, ты прав, я не умею пиариться, вести соцсети, блоги. У меня есть аккаунт в ВК, но он больше для личной переписки. Рассказать о себе... Вхожу в правление Калининградского союза фотохудожников. Одно время я очень много работал как фрилансер с разными изданиями: «Комсомольская правда», «Страна Калининград», «Калининградский комсомолец», была такая газета «Балтийский берег», с различными журналами. Сотрудничал с федерациями вольной борьбы, бокса, легкой атлетики, рукопашного боя.
— Насколько я знаю, один из проектов, который стал для тебя визиткой, — это галерея образов, сделанная в сотрудничестве с центром «Мария» (Центр реабилитации и развития для детей и взрослых с ментальными нарушениями под руководством Зои Кочетковой — прим. «Нового Калининграда»)?
— Проект «Другими глазами», всё верно. Для меня «Мария» — практически родные люди, нас свела жизнь более двадцати лет назад. Моя жена является специалистом этого центра, помогает семьям, в которых растут дети с аутизмом. Наш младший сын, у которого расстройство аутистического спектра, проходит постоянную реабилитацию в этом центре в мастерских сопровождаемой занятости. И дочь старшая принимает активное участие в творческой жизни «Марии». Получается, у нас с центром давняя и крепкая дружба. Совместные проекты были и раньше. В центре уже более 20 лет существует театр, где играют воспитанники с ментальными нарушениями. За это время скопилось множество костюмов — и возникла идея: почему бы не попробовать эти костюмы использовать, создавая образы, беря за основу каких-то известных исторических персонажей. И пригласить к участию абсолютно всех воспитанников, включая тех, кто никогда не выходил на сцену. Нам хотелось показать в каждом образе скрытую красоту наших ребят. Над созданием персонажей трудилась целая команда: авторы идеи Зоя Григорьевна Кочеткова и Наталья Николаевна Кочеткова, визажист Арина Власова и ваш покорный слуга. Так родились Чаплин, Клеопатра, Марлен Дитрих и многие другие герои. Где-то мы отталкивались от самих ребят, подбирая костюмы. Мы не показывали ребятам конечный результат. Интрига сохранялась и для родителей! И когда они пришли на выставку, то родители не узнавали своих детей. Они подходили и говорили: «Вы нас позвали, а где мой ребенок? Я уже три раза обошла всю выставку. Как? Это он?» Хороший получился проект, мы с ним приняли участие в нескольких выставках, в том числе и за пределами Калининграда.
— У тебя сейчас есть какие-то проекты на стыке фотографии и театра?
— Да, причем это в рамках Союза театральных деятелей. Я бы не назвал это полноценным фильмом, скорее сюжеты про актёров нашего театра, которые уже ушли из жизни. На основе и моих, и старых архивных фотографий. Собираю, ищу публикации по газетам, по статьям, делаю выдержки. Это такая ознакомительная история про каждого актёра и в то же время история театра. Сейчас готовы две истории: по Тахиру Мусеевичу Матеулину и по Вере Павловне Клиновой. Готовится серия и собираются материалы по Николаю Владимировичу Петерову. Наша жизнь очень быстрая, мимолетная, и память не фиксирует очень многие моменты. Сейчас приходят новые актёры, молодые, классные ребята, к ним нет претензий, но ты начинаешь разговаривать даже с теми, кто в театре, к примеру, три года... А они уже многих не знают, тех, кем раньше театр славился, кто считается его легендой. Хотя ты, кажется, еще вчера с ними работал, они здесь были. И это не вина молодых. Поэтому я когда-то и задался идеей сделать небольшую серию маленьких коротких рассказов как для молодых актеров, так и для зрителей.
— Многие тебя видят в роли Иммануила Канта на интерактивном стенде возле Кафедрального собора. Расскажи об этой роли.
— Наверное, так было предвосхищено. Первый раз знаменитого земляка я сыграл в 2003 году. Это была миниатюра в Литературном театре, она называлась «Разговор памятников», где были Кант, Шиллер и Ленин — три памятника, и мы между собой разговаривали. Потом еще появлялась «Мать Россия». Там я первый раз и сыграл Канта. Потом, спустя длительное время, на меня вышли с предложением сыграть философа для инсталляции около Кафедрального собора. Так я снова стал Кантом. А с тех пор, как я в образе Канта постоял на ВДНХ, друзья меня зовут не иначе как «Геннадий Иммануилович». Еще был очень удачный эксперимент нашего драмтеатра: уличный спектакль «Не КАНТовать», посвященный юбилею философа, где я не в роли Канта, но принимаю участие. Кроме Канта, я ещё в других образах по стране стою: Кнутсен в Выборге и Апраксин в Кронштадте.
— А кого бы ты ещё мечтал бы сыграть?
— Видишь, я пришёл уже к тому, что есть роли, которые бы я хотел сыграть, но уже не смогу в силу возраста. Не в смысле, что мне не хватит физических сил, а просто потому, что я, извините, старше, чем тот герой. Мне не сыграть Гамлета или Ромео. А какие я сейчас хочу... Даже не знаю, но, наверное, из классиков что-то ещё я бы попробовал. Вот, честно говоря, я очень хотел сыграть что-нибудь в «Старшем сыне». Я, кстати, предлагал эту пьесу и очень обрадовался, когда её взяли. Потому что она как никакая из пьес того времени ложится на день сегодняшний. Она как бы вне времени.
— Может быть, дилетантский вопрос, но все же. Когда спектакль в репертуаре живет долго, часто происходят замены актёров. Скажи, легко войти в уже сформированный спектакль, когда роль уже прописана до деталей, или легче формировать её самому?
— По мне, когда ставится спектакль, у тебя больше манёвра. Если хороший режиссёр, он отпускает актёра и иногда позволяет идти не по плану. Например, он задумывал одно, а актёр идёт в другую сторону. Опытный режиссёр смотрит, как и что получается, и даже может саму структуру спектакля переделать. А когда ты входишь в чужой спектакль, который уже был сделан, где все выстроено, у тебя уже нет такого манёвра. Хотя бывает по-разному. В целом мне, конечно, легче, когда я сначала начинал, входил, репетировал, с режиссёром искал образ.
— За время жизни как сильно может измениться спектакль?
— Есть такое правило, как говорят режиссёры: спектакль окончательно собирается к десятому показу. То есть когда он десять раз отыграется и после его уже обычно не трогают. Могут быть вводы. Заболел актёр или уехал. Но основная концепция остаётся, внутри ничего не меняется существенно.
— И в завершение: что ты сейчас читаешь и так ли важна для актёра начитанность?
— Однозначно важна. Я очень рад, что в своё время, в юности, очень много читал. Сейчас нет столько времени и не всегда получается. И, слава Богу, у меня были хорошие учителя, которые мне помогли, научили ценить хорошее слово, литературу хорошую и книги правильные давали. Я и молодым сейчас говорю — читайте как можно больше, набирайте тот багаж, с которым вы будете идти всю жизнь. Я действительно понимаю, что, если бы у меня этого не было, мне бы сейчас было намного сложнее. В данный момент читаю Артёма Драбкина, «А мы с тобой, брат, из пехоты». Это воспоминания ветеранов пехоты, военная история.
Беседовал Александр Степаненко, фото: из личного архива Геннадия Филипповича, Юлия Власова / «Новый Калининград»
© 2003-2025