Евгений Гришковец: несмотря на осаду, культурное пространство не разорвется

Евгений Гришковец готовит в Калининграде две постановки: пьесу «Осада», которая была впервые поставлена в Кемерово двадцать лет назад, и новый моно-спектакль «Шёпот сердца», деньги на который собирают при помощи системы краудфандинг. Незадолго до премьеры «Осады» Евгений Гришковец рассказал «Афише Нового Калининграда.Ru» о том, что калининградцы увидят на сцене Музыкального и Драматического театров, чем актуальна пьеса двадцатилетней давности, что будет в новом моно-спектакле, а также в какой части человека находится искусство, и почему форма открытого письма — это способ примирения с реальностью.

— В феврале в Калининграде на сцене Музыкального театра будет поставлен ваш спектакль «Осада».  Расскажите, пожалуйста, об этой пьесе: когда она появилась, где была впервые поставлена, и в каком году появился ее текст — я понимаю, что его долгое время просто не существовало…

— Спектакль «Осада» впервые был сделан мной в 1995 году в кемеровском театре «Ложа». Премьера «Осады» пришлась на разгар первой чеченской компании и смотрелась довольно актуально. Мы с «Осадой» поездили по многим фестивалям, потом она была снята из репертуара, забыта, а в 1998 году я переехал в Калининград. В 2004 году я получил приглашение от Олега Павловича Табакова сделать во МХАТе любую постановку, какую захочу, и я решил, что это будет «Осада».

На тот момент у меня не было текста пьесы, и Олег Павлович пошел на мое странное условие: я прихожу с идеей спектакля, с идеей декораций, но саму пьесу дать почитать никому не могу, потому что ее просто не существует и она будет записана в процессе репетиций. Скоро будет одиннадцать лет как «Осада» идет на сцене МХАТа. Спектакль постоянно меняется, актеры добавляют какие-то свои «фишки»… А пять лет назад я решил все же записать текст, и в итоге получилась та пьеса, которую я предоставил для постановки Калининградскому музыкальному театру.

От начальной идеи к ее записыванию «Осада» проделала путь в пятнадцать лет. Калининградскую постановку от кемеровской отделяет двадцатилетие. И я удивляюсь тому, как этот текст снова становится абсолютно актуальным и читается так, будто он написан про военные события на Украине.

— Когда читала текст «Осады», мне было важно и интересно понять тот культурный и социальный контекст, в котором придумывалась эта пьеса. Ведь это произошло во время первой чеченской кампании? И да, удивительно, насколько этот текст актуален сейчас, возможно, потому что в нем нет никаких временных реалий — есть просто история о взятии осажденного города.

— Да, тогда первая чеченская была в самом разгаре. На самом деле я ни тогда, ни сейчас не ориентировался на то, что происходит, иначе написал бы пьесу жестче, грубее, не так трогательно и, в сущности, не так страшно. Можно сказать банальность, что ничего не меняется, но ведь многое изменилось даже по отношению к чеченской компании: мы воспринимали ее гораздо острее, болезненнее, чем сейчас воспринимаем войну на Украине, тогда нам все это было в диковинку. Как сейчас в диковинку украинцам то, что происходит в их стране.

К несчастью, многие украинцы не увидят эту пьесу. «К несчастью» не в том смысле, что «Осада» смогла бы им что-то объяснить и приоткрыть глаза, а к несчастью в том смысле, что сейчас у нас прекратились любые культурные связи. Ведь до этого всегда было так: я делал премьеру спектакля в Москве и в Санкт-Петербурге, а потом сразу летел в Киев или в Харьков. В моем понимании эти города были и остаются центрами некого единого культурного пространства, которое не разорвется, сколько бы ни длилась осада. Но в этом году все по-другому. На карте передвижений моих спектаклей нет Украины, и неизвестно, когда она снова на ней появится. Зато есть спектакль в Калининграде.

— Как проходила работа над постановкой «Осады» в Калининграде?

— В два этапа: я предложил эту пьесу к постановке руководству театра, ее долго рассматривали, потом согласились. И тогда мы начали не репетировать пьесу, а читать ее, и читали долго, примерно около месяца. За месяц читок мне удалось сформировать некий актерский костяк и распределить роли. Кроме того, я понял, что ребята из Музыкального театра могут справиться с постановкой самостоятельно, поэтому «Осаду» ставит актер и режиссер Михаил Ляхов, он же играет и одну из ролей. Хорошо, что Миша не видел моей МХАТовской постановки, не знает, как играли «Осаду» в Кемерово — он в своем виденье абсолютно свободен. Я доволен прогоном пьесы, потому что увидел и те моменты, в которых ребята четко восприняли мои указания, и те моменты, в которых они самостоятельны. И костюмы, и музыка, и сценография, и решение каких-то сцен — это полностью самостоятельные решения. 

  Смотрите, тому человеку, который исполнял роль ветерана в «Ложе» сейчас пятьдесят лет, но когда он начинал играть эту роль, ему было тридцать, и казалось, будто он только что вернулся либо из Афганистана, либо из Чечни. Во МХАТе это выглядит немного не так: спектакль играется уже десять лет, актерам уже сильно за пятьдесят, и в этом проявляется уже некий античный смысл. А в калининградской постановке меня радует то, что она и по возрасту актеров, и по замыслу близка к первоначальной идее спектакля: война происходит здесь и сейчас, ветеран войны — очень молодой человек, который только что оттуда вернулся.

У меня редко бывают зрительские удовольствия, когда я смогу посмотреть в театре сделанное что-то по моей пьесе, и когда я не боюсь идти в театр. Чаще всего я либо боюсь, либо очень опасаюсь, и часто я вижу постановки, которые представляют собой какой-то ребус. Ведь все мои тексты и пьесы очень ясные, они требуют простой, адекватной постановки, в которой должно быть очень честное, тонкое и содержательное актерское существование. Если актер не понимает сути моих длинных, затяжных монологов и диалогов, если он не понимает сути высказывания, то он его просто не запоминает. А если он ухватывает суть, то он не только запоминает высказывание, но и присваивает его себе.

— Вы работали с Музыкальным театром в нулевые, когда его в городе называли Музыкальным театром на Бассейной. С тех прошло достаточно времени, и театр изменился — он практически не занимается современной драматургией, он поменял площадку, на его постановки ходят уже не те люди, которые приходили посмотреть, к примеру, «Как я съел собаку» или «Полное затмение». В случае с этой площадкой вы ничего не опасаетесь?

— Единственное, чего я опасаюсь в случае с Музыкальным театром, так это его зрительской аудитории. Театр не показывает своих современных возможностей, у него сложилась своя публика, которая ходит на оперетты, какие-то спектакли веселые, музыкальные. И мне бы хотелось, чтобы на «Осаду» пришли все те люди, которым не безразлично то, что я делаю.

Да и представьте сами, что может быть приятнее, чем идти на «Осаду», основой которой, как мы уже говорили, является античный миф и история, и проходить в зал через эти как бы античные колонны, через руины былой культуры, а такими руинами ведь, по сути, являются многие старые ДК…

Евгений Гришковец. Кадр из фильма «Сатисфакция» («Наше Кино», 2011)

— Как бы Колизей.

— Ну да, восстановленный Колизей (смеется).

— На «Планете» запустили программу по сбору средств для создания спектакля «Шепот сердца», который калининградцы увидят уже 6 марта в Драматическом театре. Вы раньше собирали деньги только на создание видеоверсий уже существующих спектаклей, сейчас — грубо говоря, на то, что никто еще не видел. Почему вы решили прибегнуть к помощи краудфандинга?

— Зачем мы это сделали? Потому что нам нужны деньги на то, чтобы постановка была сделана с технологической точки зрения так, как нам хочется. Чтобы мы могли не экономить на нужных нам мастерских и художниках, чтобы в спектакле звучала та музыка, которая нам нужна, чтобы все было сделано хорошо и красиво, начиная с афиши. Обратите внимание, кстати, на нашу афишу — ее делал Серж Севастьянов, самый дорогой художник. И мне очень радостно видеть наше сердце, которое висит на ограде стадиона «Балтика», среди других плакатов, на которых только знакомые или малознакомые физиономии. И на их фоне вот это огромное светящееся сердце сразу выделяется, люди обращают на него внимание, останавливаются, смотрят… Деньги нужны на все эти практические, но очень важные нужды.

 Раньше мы справлялись самостоятельно: обращались к спонсорам и друзьям, что часто было одним и тем же, что-то делали сами. Но сейчас наложились два фактора. Во-первых, два года назад при пожаре погибли все декорации к моим спектаклям, их нужно было восстанавливать, и я в тот момент обращался к друзьям — они помогли, но все равно средств было недостаточно, и остались некоторые долги. Во-вторых, сейчас все стало дороже. 

Мы собираем деньги не только на то, что будет на сцене, нам нужны средства и для того, чтобы выпустить спектакль: на аренду помещения, в котором будут проходить репетиции, на оплату работы тех людей, которые будут нам помогать, день и ночь заниматься монтажом и демонтажом декораций, светом, звуком и так далее. Премьера спектакля состоится в Москве, потому что там все наши партнеры, художники. А наш опыт показывает, что возить готовый спектакль с декорациями из Москвы во все остальные города России гораздо дешевле и проще, чем возить его из Калининграда в ту же Москву, Санкт-Петербург и так далее.

Ну и, в-третьих, в этот раз я хочу обратиться к людям, которых не знаю. Я хочу понять, ждут они мой спектакль или нет, как они его ждут и доверяют ли мне: ведь сегодня мы собираем деньги на то, чего еще не существует. Но за прошедшие дни мне стало понятно, что нужная нам сумма будет собрана.

— Судя по тому, что к необходимой сумме вы приближаетесь очень быстро, друзья увидели и решили помочь тайным образом….

— Если бы это были друзья, то появились бы большие суммы (смеется).

— А что будет на спектакле «Шёпот сердца»?

— Это мой очередной монолог. Персонаж, которого я буду исполнять, — это сердце, обращающееся к человеку, обращающееся с претензиями, с вопросами, пытающееся что-то сообщить зрителю о смысле этой жизни…

— Между вашим последним спектаклем «Прощание с бумагой» и спектаклем «Шёпот сердца» прошло три с половиной года. За это время что-то изменилось в вашей манере письма?

— Каждый раз, когда я делаю новый спектакль, мне кажется, что больше ничего нового у меня не выйдет. То есть я не знаю как, о чем говорить, и я не знаю, что смогу еще сделать на сцене в одиночку.

Замысел спектакля «Шепот сердца» пришел ко мне в 2008 году, сразу после того, как я закончил работу над спектаклем «+1». Но я не знал, как этот замысел воплотить, как этот спектакль сделать, как написать монолог сердца, — о чем оно может говорить? И я думал-думал, думал-думал, уже даже сообщил своей команде, что будем делать новую постановку, продолжал думать, что-то записывал, пока не понял, что ничего не выходит, не складывается. И тогда пришел спасительный замысел спектакля «Прощание с бумагой». Это случилось тогда, когда моя теща купила себе электронную книгу. И этот спектакль самым счастливым образом был осуществлен и хорошо принят критикой. А потом в очередном ночном перелете мне наконец пришли те слова и те образы шёпота сердца, которые могут быть воплощены на сцене.

— Сейчас спектакль и его текст готовы, но самое интересное будет происходить на третий-четвертый месяц существования, когда я сыграю раз двадцать пять. Тогда я потихоньку начну отходить от канвы, и те слова, которые были тщательно отобраны и записаны в рукописи, вдруг начнут уходить из текста. И тот «Шепот сердца», который будет показан 1 марта 2015 года будет отличаться от «Шепота сердца», который я буду играть, допустим, 1 марта 2016 года, потому что какие-то сцены забудутся, а какие-то — уйдут. Но уйдут не потому что будут не понятны зрителю, а потому что, раз за разом играя этот спектакль, пойму сам, в каких моментах я точен, понятен, а в каких — нет. Но в любом спектакле остаются очень важные для меня темы, которые основная публика не замечает.

 Но я на этих темах настаиваю, я по нескольку раз к ним возвращаюсь, чтобы зрители наконец услышали то, что могло показаться им умозрительным или непонятным. В отличие от книги или фильма, знакомство с которыми вы можете начать в любой удобный момент, спектакль должен начаться и закончиться через два часа. Он может идти только в зале, при большом количестве людей, среди которых нет посторонних: никто из них не остается вне игры, все люди должны услышать каждое слово спектакля и по-своему его понять.

— Знаете, я думала над вашими высказываниями, этими так называемыми «открытыми письмами», которые время от времени появляются на вашем сайте и посвящены повестке сегодняшнего дня: событиям на Украине, терактам во Франции. Почему вы, человек, занимающийся искусством, драматург, режиссер и литератор, реагируете именно таким, а не художественным образом?

— Есть такие писатели, литераторы, драматурги, которые моментально реагируют художественными произведениями на то, что происходит вокруг них. Я считаю, что художественное произведение не должно быть на злобу дня — это просто не очень прилично. Для того, чтобы художественно осмыслить событие, от него нужно дистанцироваться. Возьмем, например, «Осаду». Она должна существовать независимо от того, какие события происходят в мире. И человек, который не знает античную мифологию, никогда не слышал ни об осаде Трои, ни о Троянском коне, должен воспринять эту простую историю без аллюзий.

— То есть как в первые услышанную?

— Да. И с ним должно произойти что-то такое…. Он должен услышать в пьесе что-то про себя, в ком бы он этого себя ни узнал.

Художественное произведение не может и не должно быть направлено на освоение актуального события. Искусство — это не орган, который информирует о происходящем, и не тот орган, который анализирует происходящие события. Художественное произведение дает человеку возможность почувствовать сегодняшнюю жизнь. Античные трагедии, романы XIX века, музыка Вагнера и Баха дают нам ощутить свою жизнь отчасти такой же, какой ее проживал античный герой, какой ее проживал отец или дед много лет назад. И это нужно для того, чтобы понять — мы живем какой-то единой жизнью, и, значит, искусство можно впустить в себя и собственную жизнь ощутить как нечто большое и важное.

—  Функция искусства — это сообщать человеку впечатления. Нет хуже ситуации, когда ко мне подходят после спектакля и говорят: «Спасибо большое за постановку, теперь мне есть над чем подумать». Вот лучше бы вообще ничего не говорили. О чем там думать? Это что, ребус, задача, какой-то сложный философский текст? Да нет же.

А то, что я пишу эти открытые письма… Они же не что иное, как публицистика, которая не имеет никакого отношения к искусству. Я уверен, что писать открытые письма совершенно не обязательно, этого можно не делать. Но у меня почему-то не получается… Я не считаю, что в том, что я пишу, есть какой-то гражданский поступок или сила. Нет, это просто человеческий поступок. Есть то, что беспокоит меня и тревожит, то, что болит. Я пишу об этом, и болеть начинает меньше.

— Эти письма можно назвать отчасти способом примирения с окружающей реальностью? Я имею в виду ситуацию, когда происходящее вокруг тебя, вокруг твоего личного пространства достигает той точки, что уже не получается закрыть глаза, сделать вид, что ничего не происходит.

— Да. И еще это сигнал к моим читателям и зрителям: я не тот человек, который сидит в Калининграде в чудесном доме за чудесными шторами и не знает, сколько стоят продукты в магазине, электричество и откуда привезены дрова для этой печки.

— Я все это знаю, я смотрю те же новости, что смотрите вы, и мы с вами живем одной и той же жизнью. Люди часто ждут этих открытых писем для того, чтобы соотнести свои переживания и представления о происходящем с моими. И мое мнение о чем-то читатели не всегда разделяют.

Из-за своей активной жизни в Живом Журнале четыре года назад я утратил большое количество поклонников, которым было удобнее видеть во мне просто веселого парня, который что-то делает на сцене. С этими поклонниками я расстался, вместо них пришли другие. Но мне совсем не обязательно, чтобы в зале сидели мои прямые единомышленники. На моих спектаклях рядом сидят и те люди, которые ненавидят Путина, и те, которые его боготворят, те, кто готовы ехать добровольцами на Донбасс, и те, кто против таких поездок. Искусство находится в той самой части человека, которая менее других частей подвержена коррозиям и эрозиям… Я убежден, что только через искусство будут налаживаться человеческие связи. Те люди, которые в Киеве, Донбассе, Житомире или Харькове сейчас перепутали русское с российским и не хотят меня видеть — в какой-то момент захотят меня раньше всего остального, машины «Лада» или экскурсии в Москву.

Текст — Александра Артамонова, фото — архив редакции